И только форточки, самая плебейская деталь архитектуры, только они являют собой вынужденное допущение, что где-то там, за безупречно придуманными стенами обитают несовершенные существа с теплым дыханием, запутанными мыслями и несообразными для своих масштабов страстями.
Камерный театр в "Пиковой даме" исследует то самое пространство, которым великий город высокомерно пренебрегает. Это комната (почему-то мнится, что мансардная), где обитает Германн, с провальной чернотой по углам, и из черноты этой однажды появится и тут же в нее канет ужасный призрак мертвой графини с мнимой разгадкой тайны, которую Германн так исступленно и математически планомерно пытается раскрыть. Это холодный танцкласс, где бесконечно упражняется бедная сиротка Лизавета Ивановна, не желающая смириться со своей участью бессловесной, всегда униженной приживалки, и энергия ее молчаливого протеста бьется в замкнутом балетном счете, не находя выхода до того самого рокового момента, когда Германн увидит ее в окне. Это, наконец, спальня графини, где произойдут последовательно попытка обольщения, попытка убийства и попытка воскрешения - все три равно неудачные, потому что... потому что...
Но вернемся пока к пространственному и пластическому решению спектакля, которые продиктованы сценографией настолько же условной, насколько и выразительной, позволяющей зрителю увидеть и размашистое блуждание Германна по улицам, которые он "перелистывает", погруженный в размышления, и бег задыхающейся от волнения Лизаветы Ивановны сквозь анфиладу комнат в свою каморку, чтобы прочесть первое в ее жизни любовное послание, да и само это послание мы можем прочесть, как первое, так и последующие - так всё устроено. Это почти хореография, где каждый шаг выверен и продуман - потому что логика повествования и заданного пространства неумолима, и, сказав "раз", придется говорить и "два", и "три". В конце концов из отдельных па возникнет и танец, и это будет танец любви и смерти.
Германн ( Владислав Басов) одержим не жаждой обогащения - он, как сумасшедший ученый, желает, чтобы уравнение решилось, чтобы все сошлось в стройной формуле счастья, в рецепте, который он придумал, и не хватает только одного компонента, единственной обладательницей которого является полумертвая старуха, и поэтому она для него - и враг, и препятствие, и избранница, и божество. Жест отчаяния перед погибшим замыслом так похож у Германна на жест скорби, печаль и ярость от бессилия перед непреодолимостью смерти так искренни и захватывающе узнаваемы, - и мысль о природе замысла, который равен любви, которая тоже наш замысел, бесстрашно додумана и воплощена.
Бедной сиротке Лизавете Ивановне не достанется и малой толики этого чувственного огня, она обречена на прозябание на обочине чужих страстей, принимая фальшивые письма за внезапно пролившуюся с небес благодать, и только успевает понять, что благонравия в сражении за перемену участи явно недостаточно, и надо жертвовать репутацией и бог весть чем еще, - как оказывается, что игра уже закончена, и не она была предметом столь сокрушительного обожания.
Лизавета Ивановна в исполнении Марии Поповой не лишена воображения и характера, кукольное ее личико способно исказиться в гримасе боли и гнева, и становится понятно, что эта статуэтка - живая и чувствующая, но ей не хватает чего-то, чтобы окончательно и полностью воплотиться. Может быть, не хватает идеи о том, кто она на самом деле, идеи, которую так трудно измыслить в глубине этой идеально причесанной головки. Кукловод Германн способен вдохнуть в нее жизнь, пусть только для того, чтобы сделать живым ключом от заветной двери, но сама она готова уже, кажется, стать кем угодно - Данаей или леди Макбет, все равно.
.jpg)
На мой взгляд, этой роли, при том, что она безусловно удалась, недостает именно этой верхней точки, кульминационного пика трагедии недовоплощенности, когда всё существо готово и стремится к этому - а не случилось, не сбылось, не родилось к новой жизни.
Германн слеп, как слеп любой одержимый, уже составивший грандиозный план, и не способен увидеть возможного верного союзника в той, которая,по его замыслу, как жетон для игрового автомата, запустит игру, и зазвучит музыка, и замигают разноцветные огни, и он узнает тайну Сен-Жермена.
Но всё будет не так. Ни разноцветных огней, ни развеселой музыки. Германн просто не знает, на чью территорию он зашел.
В сцене обольщения графини, отвратительной и гомерически смешной, когда Германн держит ее в объятиях, как обвисший в ужасе мешок с хрупкими костями, и одновременно произносит пылкий монолог, зрители бы непременно смеялись, если бы действие к этому моменту не достигло максимального напряжения, и акцент не сместился бы в сторону ожидания исхода, заранее предопределенного беззащитностью с одной стороны и неукротимостью - с другой.
Именно в этот момент Германн произносит, вернее, горячечно проборматывает: "... если ваша тайна сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором... я готов взять грех ваш на свою душу..."
Это вот так выглядит сделка с дьяволом? Как грязный случайный секс, дикое извращение, чудовищная прихоть? Нет. Так выглядит человек, который уже перешел черту. Никакой сделки нет. Все случилось гораздо раньше.
Когда Германн вступил туда, "где силы зла властвуют безраздельно"? Где это мгновение, которое отделило его навеки от себя самого, который признавал существование непреложных нравственных законов? Неужели в душной старухиной спальне?
Раньше, раньше... Вот оно: "Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде..." И мы вместе с Германном видим ее. Дряхлая, властная, кокетливая старуха. Воплощенный соблазн. И Германн заключает сделку с самим собой. А мы думали, это как-то по-другому выглядит?
Театр не позволил себе ни одной морализаторской интонации, ни одного намека в сторону порицания или назидания, он просто развернул и показал историю торжества соблазна, который и есть главное действующее лицо спектакля.
Искушение, ковыляющее на тонких подагрических ножках, безобидное и беспомощное. Вглядывающееся пристально в лицо юной воспитанницы, как в свое прошлое (а та, ответно, с ужасом, в свое будущее). Задающее нелепые вопросы. Поправляющее сползший на нос чепец. Требующее французских романов и прогулок. Неподвластное смерти.
Елена Басова играет свою героиню, как персонаж вечности, старой и молодой, имеющей множество воплощений. Старческая личина обыграна ею с великолепным и устрашающим юмором, она же появляется в образе гризетки, приносящей письмо, и минутный этот образ обольстителен и развратен, даже в маске, когда виден только нежный контур щеки - а персонаж обрисован весь, с ног до головы. Она, Незнакомка, как огромная летучая мышь, почти парит над сценой, как некий знак, как символ завоеванной территории.
Бедный Германн. Он всего лишь один из многих. При всей своей напускной инфернальности он простодушный малый, поверивший, что можно честно обмануть судьбу.
…Ночь. Петербург. Безупречно придуманные фасады. Слабый свет свечи в окне. Звякнула форточка. Отлетело облачко пара и истаяло.